Когда гигант мысли и отец русской демократии Н.С. Хрущёв оповестил граждан СССР в 1961 году, в дни XXII съезда КПСС, об очередном проявлении «мудрости партии», состоявшем на сей раз в переименовании города Сталинска в город Новокузнецк, — я был совсем мальчишкой. Жили мы в пригороде, в «старом Кузнецке», и неподалеку стоял уже осевший частный домик — такой, как многие другие, но с табличкой, а на ней с примерно такой надписью: «Здесь жил герой Великой Отечественной Войны Виктор Иванович Полосухин».
           Я часто видел мальчишкой согнутую спину дядьки, школьного учителя (по возрасту где-то из поколения моего отца), работавшего в огороде того самого полосухинского родного дома. Теперь-то я знаю, что это был брат Виктора Ивановича, долгие годы живший вот так, по соседству с нами. (Так и не поговорил с ним ни разу, не порасспросил — да и что мальчишка мог у него спросить про войну?)
           Надпись давно примелькалась, а притом тогда мне был совершенно невдомёк содержавшийся в ней нюанс: не герой Советского Союза, а — «герой войны». Лишь в наши благословенные дни довелось узнать ошеломляющую деталь: полковник Полосухин, один из нескольких военных деятелей, спасших Москву в конце 1941 года и стёрших в порошок группу армий «Центр», звания Героя Советского Союза так и не получил даже посмертно. А попытка губернатора Кемеровской области А. Тулеева несколько лет назад вспомнить подвиг Полосухина и поднять вопрос о присвоении ему нынешнего звания Герой России закончилась равнодушной чиновничьей отпиской из канцелярии тогдашнего министра обороны Сергеева (там, в «отказном» ответе Тулееву, были слова, лично мне невразумительные — якобы присвоение звания Полосухину затронет интересы «миллионов других фронтовиков» или как-то так). В общем понятен зато подтекст отписки: Полосухин был легендарный комдив, но по формуляру всего лишь полковник. То ли дело генералы Панфилов или Доватор! Тем-то после обороны Москвы присвоили «героев» посмертно. Присвоили, добавлю, совершенно заслуженно — но вот с Полосухиным всем нам сущий стыд и позор. Ведь в коротком ряду лучших военачальников периода обороны Москвы рядом с Панфиловым и Доватором любое серьёзное историческое исследование непременно называет именно полковника Полосухина (да ещё генералов Белова и Белобородова — но они тогда уцелели).

           1.

           У меня сохранилась переведенная в СССР (М., 1980) книга западногерманского военного историка Клауса Рейнгардта «Поворот под Москвой». Книга в отношении нас, русских, откровенно враждебная (этот не перехвалит), но по-немецки основательная (факты, цифры изобилуют, и притом Рейнгардт учёный, он стремился к объективности, и эта его книга известна в научном мире. Её русский перевод сегодня «висит» в Интернете по адресу: http://militera.lib.ru/research/reinhardt/title.html). Дальше и я буду-ка для учёной основательности цитировать издание 1980 года с точным указанием страниц.
           Как пишет К. Рейнгардт, немцами «битву за Москву намечалось выиграть до наступления распутицы, то есть до середины октября» (с. 94). И со стороны природы всё складывалось для них удачно: в октябре-ноябре было осадков меньше нормы и температура воздуха почти в два раза выше нормы (с. 95). Сухо и не холодно (запомним).
           Фашисты в лёгком успехе не сомневались и намерены были после победы вволю позверствовать: «12 октября Гитлер предписал “капитуляции Москвы не принимать, столицу советскую окружить и подвергнуть изнуряющему артиллерийскому обстрелу и воздушным налетам”, а ещё предполагал впоследствии «затопить Москву и ее окрестности, чтобы там, где до сих пор стояла Москва... образовалось огромное озеро, которое навсегда скрыло бы от глаз цивилизованного мира метрополию русского народа» (с. 99-100).
           Ах ты, фашистская гадина «цивилизованная»...
           В тот же день 12 октября сотни немецких танков ринулись на Можайск, от которого рукой подать до Москвы. Кто-то из их генералов, помнится, грозил к вечеру быть на Красной площади. Однако ещё 5 октября Государственный Комитет Обороны (ГКО) во главе с И.В. Сталиным определил именно Можайскую линию главным оборонительным рубежом. Перед Можайском, на Бородинском поле фашистов (как наши предки в 1812 году французов) и встретила в этот день 32-я Сибирская стрелковая дивизия под командованием В.И. Полосухина (основная сила только что созданной 5-й армии генерал-майора Д.Д. Лелюшенко). Командный пункт Виктора Ивановича был недалеко от кургана, где стояла когда-то батарея Раевского.
           На сибиряков наступали 400 танков немецкого 40-го мотокорпуса, включавшего дивизию СС «Рейх», — всего 50 тыс. гитлеровцев, да притом ещё эсэсовские мордовороты. Авиация (корпус Люфтваффе) поддерживала наступление с воздуха.
           В дивизии Полосухина было 8593 винтовки, 872 автомата и 444 пулемёта. Были ещё миномёты и противотанковые пушки, было даже десятка два-три устаревших лёгких танков... А главное, было 15 тыс. бойцов — в основном, природные сибиряки. Сам 37-летний полковник Полосухин был комдивом всего четыре месяца.
           Фронт 32-й дивизии был растянут на 45 километров. Неделю перед тем полосухинцы рыли окопы полного профиля, ходы сообщения, успели даже соорудить несколько легких бетонированных пулеметных гнёзд. Остатки их и сегодня показывают приезжающим на поле Бородина туристам. Но в обороне с нашей стороны стояли легковооружённые стрелки, а наступала тяжёлая бронетехника. Немцы были убеждены, что немедленно сомнут такую «оборону» и ринутся на не защищённую больше ничем и никем Москву.
           Да и наши стратеги опасались того же... Как пишет Рейнгардт, «Когда перед Можайской линией обороны появились передовые отряды немецких танковых соединений и русские не имели равноценных сил против них, Жуков рекомендовал Сталину эвакуировать Москву. ‹...› 16 октября началась эвакуация большинства правительственных, военных и партийных учреждений, а также дипломатического корпуса из Москвы в Куйбышев. Эти мероприятия оказывали деморализующее воздействие на население города, возникла паника... (Зато потом в Москве на некоторое время стал воздух чище без разного рода замнаркомов, емельянов ярославских, берий и т.п. — Ю.М.) 19 октября в городе и окрестностях было объявлено осадное положение, провозглашено действие законов военного времени. В постановлении говорилось:
           «Лица, нарушающие общественный порядок, должны немедленно привлекаться к ответственности и передаваться военному трибуналу для вынесения приговора. Провокаторы, шпионы и другие агенты врага, призывающие к нарушению порядка, должны расстреливаться на месте» (с. 103-105). Жуков велел в приказе расстреливать на месте также «трусов и паникёров» в держащих оборону частях. Но создаётся впечатление, что эту свою «крутую» бумагу прославленный полководец мог бы смело оставить в кармане галифе, а не рассылать по войскам. События показали, что Москву в эти дни защищали не потенциальные «паникёры», а люди небывалого героизма.
           Сибиряки Полосухина в течение шести дней отражали яростный напор немецких корпусов. Хорошо сказал об этом в своих мемуарах командарм генерал Лелюшенко: «32-я стрелковая дивизия стояла у Бородина насмерть. Каждый сражался до тех пор, пока руки держали оружие, пока билось сердце».
           Легковооружённые сибиряки громили танки! Только когда немецкий танковый клин отрезал железную дорогу, Полосухин усилил своих стрелков двумя артиллерийскими противотанковыми полками, которые были его последним резервом. В итоге 15 октября, после первого сражения, эсэсовцы отошли назад и оставили на Бородинском поле 117 подбитых или сожжённых танков, 226 автомашин и 124 мотоцикла, а убитыми потеряли около 10 тысяч личного состава.
           (Об этих подвигах полосухинцев есть поэма искусственно забытого поэта Сергея Васильева «Москва за нами».)
           Генерал Лелюшенко был доволен и даже приказал сибирякам начать «решительные контратаки». Приказ был выполнен. Чем и как они контратаковали? Опять люди против танков!
           Используя темноту и «фактор внезапности», в ночь с 14 на 15 октября сибиряки атаковали расположившихся было на ночлег захватчиков. Среди врагов поднялась должная паника, и прицельной стрельбой из винтовок и карабинов наши уложили в деревне Рогачёво почти всех фашистов, уничтожив ещё и 21 немецкий танк. Тяжело раненный во время контратаки комбат капитан Зленко, даже умирая, нашёл силы метнуть под гусеницу шедшего мимо него вражеского танка гранату.
           16 октября немцы вдвойне озверело полезли вперёд снова. На подмогу эсэсовцам гитлеровское командование прислало 9-й корпус — ещё немало свежей техники и несколько десятков тысяч фашистов. А наших было уже намного, намного менее прежних 15 тысяч человек... Однако полосухинцы стояли на Бородинском поле, пока не получили приказ нового командарма в ночь на 18 октября отойти за Москву-реку — там заняли новый рубеж. (Раненого Лелюшенко заменил на посту командарма генерал Л.А. Говоров.)
           Первое немецкое наступление на столицу лопнуло.
           Впрочем, как пишет Рейнгардт, «Гитлер, упоённый крупными победами под Вязьмой и Брянском и большими трофеями, продолжал и в это время верить, что война фактически уже выиграна. В беседе с итальянским министром иностранных дел графом Чиано 25 октября 1941 года он не мог сказать ничего точного о сроках взятия Москвы, но утверждал, что в военном отношении (с точки зрения людских и материальных ресурсов) Россия уже разгромлена и что, вероятно, зимой ее постигнет судьба Наполеона. В мыслях Гитлер в это время был уже на Кавказе и даже в Индии, считал, что русская кампания в целом была уже закончена, так как Россия не сможет больше оправиться от понесенных потерь и «находится при последнем издыхании» (с. 113-114).
           На самом же деле всё было совсем иначе...
           Рейнгардт пишет: «В период с 10 по 31 октября советская авиация совершила около 10 тыс. самолето-вылетов в расположение группы армий «Центр», действуя даже тогда, когда немецкая авиация из-за погодных условий не могла летать» (с. 106-107). К этому внизу страницы сделано примечание русского редактора: не 10 тыс., а 26 тыс.
           Редактор книги Рейнгардта добавляет в подстрочном примечании и такое: «Имеющиеся архивные документы свидетельствуют, что в октябре фашистская авиация произвела на Москву 31 налет. В них участвовало около 2 тыс. самолетов, но прорваться к объектам бомбометания смогли только 72. При отражении налетов было сбито 278 немецких самолетов (см.: История второй мировой войны 1939-1945, т. 4, с. 101)» (с. 106).
           Превосходство в силах и личном составе было у немцев всюду — за исключением, действительно, авиации, где в воздух нашими было поднято (и хоть как-то вооружено) буквально всё до последнего фанерного самолётика.


           2.

           15 ноября при легком морозце в 6 градусов Цельсия немецкие танки снова поперли вперёд по всему фронту. Против 16-й армии Рокоссовского, состоявшей в основном тоже из стрелковых дивизий, враг бросил сотни танков. Каково этим железякам пришлось, легко вспомнить по известному эпизоду у разъезда Дубосеково, где 28 сибирских стрелков из дивизии Панфилова за 4 часа уничтожили 18 тяжелых танков, метким огнем перестреляли около сотни немцев и в итоге вынудили наступавшую колонну прекратить движение вперед на этом участке.
           18 ноября 78-я дивизия сибирских стрелков была брошена в бой и... контратаковала наступающую немецкую танковую группу. Легковооружённые люди отбросили назад немецкие танки!
           В ноябре на клинском направлении против наших 56 танков было 300 танков противника, на волоколамском направлении наступало 400 немецких танков — и т.д. и т.п. В целом же советская Ставка смогла в ноябре противопоставить немецким танкам (вчитайтесь!) 35 стрелковых, 3 мотострелковых, 12 кавалерийских дивизий и только лишь 3 (три) дивизии танковых. Притом из числа советских танков «90% были легкими танками и танками устаревших типов» (Рейнгардт, с. 175). Были у нас и первые наши Т-34, но было-то их — кот наплакал! Вывод ясен: против немецких танков по-прежнему сражались сибирские стрелки (особый героизм в те дни проявили 316-я и 78-я дивизии) и кавалеристы (генералов Белова, Доватора).
           Рейнгардт: «В донесении штаба дивизии CC «Рейх» отмечалось:
           “Бои в последние дни были самыми тяжелыми и кровопролитными за все время восточной кампании”.
           Речь шла главным образом о боях против 78-й Сибирской дивизии, которая пыталась контрударами локализовать прорывы немецких войск в своей полосе действий. Гальдер отмечал 21 ноября, что Бок также был сильно потрясен этими ожесточенными боям» (с. 184).
           Как, однако, это выглядело — если отбросить фашистские эмоции?
           Официальная история Великой Отечественной (видимо, из ложно понятого ведомственного самолюбия) старательно избегает конкретизировать, что же за силы такие сражались с наступавшими немецкими танками (в Военной энциклопедии, обеих Больших советских и т.д. просто говорится о неких «мощных силах» сосредоточенных в ноябре 1941 года Ставкой). На деле в ноябре всё было примерно так, как и в октябре. Вот на Москву рванул свежий немецкий 24-й танковый корпус. Что ему противопоставляется нашими? А вот что (ибо больше противопоставить явно и нечего):
           «Командующий Западным фронтом немедленно начал переброску 2-го кавалерийского корпуса из района Серпухова в направлении на Каширу, чтобы стремительным контрударом отбросить передовые отряды 24-го танкового корпуса. Жуков лично детально обсудил с командиром кавалерийского корпуса генералом П.А. Беловым план операции и затем напряжённо следил, удалось ли войскам Белова вовремя подойти к Кашире» (Рейнгардт, с. 196). Повторяю: русский кавалерийский корпус был брошен против немецкого танкового корпуса. Кавалерия против танков... Немцы уже видывали такое в 1939 году в Польше и славно поразвлеклись тогда, давя гусеницами и расстреливая из пулемётов «атаковавших» их польских гусар. Но тут, под Москвой, русские не махали сабельками, а пытались подобраться поближе и метнуть в танк, в одно из его уязвимых мест, бутылку с горючей смесью (лишь изредка — знаменитую связку гранат под гусеницы: гранат в эти дни катастрофически не хватало). Можно представить, как всадники заставляли лошадей по колено в снегу рваться вперёд да ещё уворачиваться от танковых гусениц и выстрелов, сколько наших при этом гибло...
           Немецкий танковый корпус был разбит русскими кавалеристами!
           Финал этого сражения наблюдал молодой русский офицер, впоследствии полковник и военный писатель. Его потрясло огромное поле, уставленное горящими или брошенными в сугробах танками и усеянное трупами фашистов. По этому полю победы медленно расхаживали конники в заиндевевших бурках и с обнажёнными клинками в руках.
           Рейнгард цитирует слова «представителя министерства иностранных дел при штабе 2-й армии графа Босси-Федриготти»: «Солдат на фронте видит только, что каждый день перед ним появляются все новые и новые части противника, что дивизии и полки, которые считались давно погибшими, снова вступают в бой, пополненные и окрепшие, и что, кроме того, эти русские войска превосходят нас не только числом, но и умением, так как они очень хорошо изучили немецкую тактику» (с. 204). Ну, про число министерский явно загнул, а умение — это умение... Всего вермахт потерял под Москвой 777 танков — по Рейнгардту, с. 204 (а я уверен, что на самом деле гораздо больше!).
           На уцелевших танках «сверхчеловеки» потом от нас удирали, а некоторые даже удрали — см. ниже.

           В конце ноября немцы перешли в Подмосковье по всему фронту к обороне. (А на юге другая немецкая группировка 28 ноября была выбита войсками Тимошенко из Ростова.)


           3.

           Наступил декабрь. 4 декабря ударил столь «любимый» западными военными историками русский мороз (хотя, между прочим, давно известно: чтобы бить на морозе, надо самим быть на морозе...). Пару дней в Подмосковье доходило в среднем до минус 28 градусов (кое-где было и за 35 градусов).
           Немцы уже несколько дней пребывали в глухой обороне, а малоподвижный образ жизни способствует переохлаждению, простудам и т.п. Бедные фрицы! Впрочем, фашисты пытались «согреться»: их танки и мотопехота 1 декабря в огромном количестве прорвали было наши позиции. И снова у них на пути встали 78-я Сибирская дивизия и 32-я дивизия Полосухина.
           В моём поэтическом сборнике «Хроники пасмурной Терры» (М., 2000) есть стихотворение «Сугробы». Оно об этих днях.

           Заиндевело Подмосковье.
           Снег белый даже на войне.
           Машины бродят над рекою
           с крестом тевтонским на броне.

           Сковал просторы смертный ужас...
           И солнце в эти дни над ним
           висит прохваченное стужей
           и светит взглядом ледяным.

           Танк подошел и люком лязгнул.
           Стрелок слетел, блеснул ведром
           и стал рубить по твердой Клязьме
           трофейным русским топором.

           Повылезали, разминаясь,
           нужды справляя и дымя,
           другие тридцать два мамая —
           собой украсив утро дня.

           Вояки жрут и тараторят.
           Мол, русиш швайн, мороз суров...
           В сребро одетые просторы,
           да ворон зырит на сугроб.

           Фашисты б долго проболтали.
           Но по команде в миг один
           сугробы белые восстали.
           Под маскхалатом карабин.

           Увидели, отставив хохот,
           как во весь рост на них идет,
           выцеливая зверя с ходу,
           сибирский лыжный разведвзвод.

           ...В те дни из танков стали гробы.
           Наш контрудар, а у реки
           ожили русские сугробы —
           пошли сибирские стрелки.

           Гудериан. Щемило сердце.
           Он зыркнул зубом золотым,
           в машину сел и шваркнул дверцей,
           и муторно смотался в тыл.

           Контратаковали по-сибирски... А через несколько дней началось наше неостановимое наступление по всему фронту.
           Наступали на немецкие танки и мотопехоту в эти дни (опять вчитайтесь!) 84 русские стрелковые дивизии, 23 кавалерийские и только 3 танковые (Рейнгардт, с. 239). Цитируемый мною немецкий военный историк не без пафоса повествует:
           «Соединения 10-й армии, брошенные буквально из вагонов в бой, во взаимодействии с оперативной группой Белова атаковали незащищённый восточный фланг танковой армии Гудериана и уже 7 декабря овладели Михайловом, вызвав панику в немецких войсках».
           По «природной зловредности» своей русской натуры не могу не вставить: в вагонах не перевозят танки и т.п., в вагонах были опять-таки легковооруженные сибирские стрелки! Они-то и атаковали, прыгая прямо из вагонов, «беззащитных» танкистов Гудериана...
           «2-я танковая армия, атакованная с трёх сторон, — продолжает Рейнгардт, — во избежание окружения была вынуждена, обогнув Тулу, отойти в западном направлении».
           Страсти-то такие! Ну, сибирячки! чуть пешком не окружили доблестную армию, состоявшую из «чистокровных арийцев», засевших в быстроходные железяки на гусеницах... (Тут, впрочем, интересно и «обогнув Тулу»: мама у меня корнями тулячка, и от тамошней родни я хорошо знаю, как мужики тогда, разобрав оружие из арсенала, отбили попытки бедных «арийцев» захватить город.)
           Ещё слово Рейнгардту: «В тяжелой обстановке в полосе действий 10-й мотопехотной дивизии, которая под ударами 330-й стрелковой (! — Ю.М.) дивизии в районе Михайлова вынуждена была отойти (!! — Ю.М.), бросив свое тяжелое оружие (ну и дела!!! — Ю.М.), Гудериан отдал 9 декабря следующий приказ:
           «Мои боевые товарищи! Чем сильнее угрожают вам войска противника и зимние морозы, тем крепче вы должны сплотить свои ряды. Сохраняйте по-прежнему железную дисциплину. Каждый должен оставаться в своем подразделении, и каждому надлежит как можно лучше использовать свои машины и оружие, обеспечивая тщательный уход за ними» (с. 249).
           Ухоженные машины пригодились немцам буквально в ближайшие дни! Всё делали с фашистами сибиряки — только одного не смогли сибиряки: угнаться пешком за удирающими немецкими танками Гудериана.
           От сибирских стрелков командование требовало вести преследование драпавшей 2-й немецкой танковой армии, но они ее не догнали — «не располагая танками», — как пишет Рейнгардт (с. 250). Скорости у пешехода и машины несопоставимые... Фронтовое начальство, однако, осердилось на советских бойцов и даже «выразило недовольство».
           Оборзело — ей-Богу, оборзело начальство от военных успехов!..
           Впрочем, и бойцам нашим в эти дни любая боевая задача казалась выполнимой. Например, прорвались фашистские танки прямо на командный пункт Полосухина. Однако комдив и штабные офицеры смело вступили с ними в бой, ловко увёртываясь от гусениц! А неподалёку сибирские стрелки придумали ещё создать из соломы, хвороста и т.п. широкий барьер длиной в полкилометра и подожгли его под наступающими немецкими танками. Танки стали поворачивать от огня и... подставили свои уязвимые бока советским противотанковым пушкам. Всюду на фронте возникали в те дни подобные «народные придумки».
           Отступающий Гудериан кипел от обиды и «нёс» собственных солдат: «У нас остались, собственно, только еще вооруженные шайки, которые медленно бредут назад» (Рейнгардт, с. 254). Ну, не надо, генерал, — не так уж медленно...
           12 декабря в гитлеровские войска завезли из Германии какие-то новейшие «красноголовочные гранаты», якобы очень эффективные против брони советских танков (Рейнгардт, с. 254). Но не помогло и чудо-оружие: мало было в наступавшей советской армии танков, не во что было сии гранаты метать...
           Как оценивать историческое значение победы под Москвой зимой 1941 года? Об этом я уже писал не раз, потому выскажусь лишь вкратце. Мы в 1941 году (когда с Западом Гитлер в целом уже «разобрался») всего за пять месяцев покончили с немецким «блицкригом» — уже в декабре уничтожили под Москвой, по сути, не просто мощнейшую группировку вермахта, а объединенные силы всей порабощенной Германией Европы. В определённом смысле всё кончилось для гитлеровцев именно в декабре 41-го — дальше пошла затяжная и тяжелая борьба вроде бы «на равных», но у них уже никогда больше не хватило духу снова сунуться к Москве, а неглупые люди в стране теперь понимали: мы их дожмём, мы победим. Всего через пять месяцев! Именно наша Великая Отечественная Война спасла весь мир от порабощения, а кое-кого от тотального физического уничтожения. Фактически спасителем этим «в одиночку» явился именно СССР, ибо «помощники» более или менее заметно зашевелились лишь тогда, когда уже всему миру стало ясно, что русские и сами справятся. (С тех пор и по сей день всякого рода западные и восточные спецслужбы, «пятые колонны» и т.п. неустанно, многообразно и изощрённо нас «благодарят» за своё спасение. Но главная их «благодарность» явно впереди.)

           Виктор Иванович Полосухин погиб 18 февраля 1942 года. В те дни наше контрнаступление уже выдыхалось. Люди устали, техники же по-прежнему не хватало. Однако мы неуклонно теснили фашистов.
           Сохранилось последнее письмо этого сильного человека, адресованное семье, в родную Сибирь. «Я иду всё дальше и дальше на Запад, — писал он. — Как закончим с победой войну, так я опять буду с вами... Чувствую я себя хорошо. Погода стоит серьёзная: мороз хороший, наш, русский, снегу достаточно, столько же, сколько и у вас... Немцу приходится тяжело драпать на Запад, ну а мы его догоняем и бьём». 16 февраля в дивизию пришёл приказ о награждениях. Сорок человек, в том числе и он, комдив, были удостоены ордена Боевого Красного Знамени. Однако получить орден Полосухин так и не успел.
           Разведка обнаружила в роще неподалёку скопление противника. Комдив взял бинокль и вышел — как оказалось — на простреливаемое место. Из рощи ударил пулемёт..
.           Узнав о гибели комдива, полосухинцы немедленно разгромили засевших в роще мерзавцев со всей их вшивой «бронетехникой»! Фашисты и их приспешники прокляты и убиты. Наших героев мы должны вечно помнить. Да и прочему человечеству — спасённому ими от фашизма — не грех бы помнить русских героев...
           В.И. Полосухина похоронили в Можайске. Тот орден, разумеется, вскоре передали семье. А остальное... да нужны ли они, официальные награды со стороны власть предержащих? Ведь никто не властен отменить того, что полковник Полосухин, мой замечательный земляк, с 1941 года — подлинный герой родной страны, герой нашей России. Вечная ему память.
           Спасибо тебе, Виктор Иванович, за моё счастливое детство, за то, что большая — и тоже счастливая — часть моей жизни прошла в спасённом тобою великом Советском Союзе. Спасибо за весь наш народ, спасённый тобой и твоими бойцами у стен Москвы в 1941 году.

(Еженедельник «Литературная Россия», 2003, №51)