|
 |
|
(Юрий Минералов. О, солнце моё! Книга стихов. 2003, изд-во «Литера», Москва-Ярославль)
Трудно приниматься за рецензию на книгу поэта, если он человек, наверняка знающий глубже и шире, чем ты, художественную литературу (и не только её). Но я всё же взялся за эту работу и поплыл, как оказалось, против сильнейшего течения (испытывая тем самым и свою личную творческую лодку).
Имя поэта - Юрий Минералов. Вообще русский литератор, как известно, в самом высшем проявлении духа своего именно многофункционален. Его «распирает» во все стороны бытия. Таков Юрий Минералов как творческая личность: поэт, литературовед, публицист, прозаик (автор художественно-документальных «исторических композиций») и профессор Литературного института им. А.М. Горького. Он не может (точнее может, но не хочет) оставаться отличным специалистом лишь в определённо-узкой области. Он старается охватить все сферы жизнедеятельности в русле одной духовной реки. Но для меня он сейчас только поэт, только автор определённой книги стихотворений. И поэтому - ближе к теме: к сборнику, к стихам, к строфе, к слову!
У Юрия Минералова ранее вышло три стихотворных сборника: «Эмайыги» (1979), «Красный иноходец» (1995) и «Хроники пасмурной Терры» (2000). Каждый из них самостоятелен, имеет свою кровную минераловскую стилистику и поэтическую минераловскую красоту. Мне скажут, что иные авторы издали и куда поболее книг. Но важно не количество написанных виршей, а то качество духа и техники, которого у современных стихотворцев (в массе своей) так не хватает. Минералов, кстати, ещё и автор четырёх современных вузовских учебников литературы (недавно о них вышла статья под удивительно точным названием «Учебники, написанные поэтом», - видите, всюду люди подмечают главное в нём, как творческой личности).
Итак, «О, солнце моё! Книга стихов». Название, как легко понять, - перевод «O, sole mio!» из знаменитой неаполитанской песни. Неброско. Но я читаю одно, второе, третье стихотворение. Захватывает. Почему, пока не осознаю. Но трепетно от прочитанного. Это не «профессорские стихи», это - поэзия.
Книга состоит из двух разделов: «В полночь солнце всходит» и «Минное поле». В первом - 48 стихотворений, во втором - тридцать одно. Суммарно: 79 произведений, из них примерно четверть публиковалась в предыдущих сборниках. От автора слышал, что большинство стихов написано в 2002-2003 годах, но датировка отстутствует. Это говорит о замысле построения книги как монолитного единого произведения. (Есть, однако, одна дата, но она выступает в качестве названия стихотворения: «4 октября». И всё.)
Охватывая книгу целиком, я подметил её главное отличие от предыдущих сборников автора. Оно в том, что эта книга, скажем так, более классична. Стихи имеют традиционную форму, стандартные строфы. Я не встретил ни одного блещущего иронией стихотворного графического «выкрутаса» вроде уже легендарной минераловской бутылки «Smirnoff» («Не наша водяра. Не пейте!») или стихотворения-рисунка «Футуризм» («джунгли на полюсе пальмы красавицы-чукчи...») - из «Хроник пасмурной Терры». «Вознесенский отдыхает», как тогда говорили многие. Толковали - справедливо - и о продолжении традиций Маяковского, Державина. Но в «Хрониках» ощущалось, что автор, «рисуя словами», одновременно развенчивает псевдоэксперименты - например, показывая лёгкость «делания» стихов в виде графических фигур, откровенно смеется над тем же футуризмом («беды державе лафа заковыристым строчкам» - это же встречная реплика на слова Маяковского «Лафа футуристам, фрак старья разлазится каждым швом»). А гражданско-патриотические стихи уже там были чётки по смыслу, несмотря на сложные метафоры и виртуозную рифмовку.
В новой книге господствует энергичный «тютчевский» лаконизм - ёмкие по смыслу строфы в четыре строки; правда, с другой стороны, временами сохранена самая головокружительная рифмовка, в некоторых стихотворениях отсутствуют знаки препинания, начало каждого стиха в строфе бывает со строчной буквы... Но и это тоже классично, так как придумано задолго до нас с вами, да и футуристов начала XX века. И поэту технотронной цивилизации дано историческое право свободно-смело пользоваться всем богатством русского стихосложения, исходя из своих художественных норм и задач.
Тематика книги «О, солнце моё!» разнообразна - даже, можно сказать, экзотически разнообразна. О любви, о языке, о природе, о «деятелях русской культуры», о человеке, о родной Сибири и в целом о России, о Париже и о «душе китайского народа», о Прибалтике, где прожиты годы, о глобальных вопросах цивилизации и культуры - обо всём этом в чувствах, с любовью ко времени, особенно к картинам прошлого говорит поэзия Юрия Минералова.
Я уже выше упоминал о неброском названии. Однако при чтении явилось одно существенное «но», уточнившее моё понимание его смысла. Первый раздел, в основном, посвящён теме любви. От стихотворения к стихотворению перед нами возникает образ возлюбленной. Она - солнце. И лирического героя, и самого поэта как творческого и «бытового» человека, это чувствуется. И здесь понимаешь, что в «полночь солнце всходит» - это не стихотворный варваризм, как «солнце в ночи», а - точная метафора, обозначающая женщину. И это она, как солнце, точнее даже Она-Солнце всходит над мужчиной в полночь («Зов»):
… моя судьба,
лучшая, оглянись:
жизнь мою после тебя
перевернуло ввысь.
По солнечному лучу
Передаю зов свой.
Ночью я замолчу.
Как хорошо с тобой.
Значит, «О, солнце моё!» - название точное. Оно, действительно, содержит в себе в сжатом виде дальнейшее поэтическое развитие образа женщины (лирической героини) и образа взаимоотношений между женщиной и мужчиной (лирическим героем).
Где женщина - там постоянно солнце или его производное: свет («Весело в эту полночь…»):
Буря в пучине неба.
Мечется месяц в сетях.
А ты улыбнулась нежно.
Солнце у нас в гостях.
И: «…мне ночью так светло // от бурного и любящего взгляда», «Видишь, солнце зависло твоим обручальным колечком». Светло и ещё всегда музыкально: «Сынишка и я, и - музыка наша, мама», «Под звонкой лазурью небес веселее, // но музыка ночи так нравится нам». Эти и другие качества возлюбленной поэта - доминанта многих стихотворений.
Под силой любовного чувства и реальность преобразуется или совсем не бросается в глаза, так как она не первостепенна:
Цыганочка моя! я жду тебя в метро.
Не кони нас помчат - нам их не надо.
Не нужен и костёр: мне ночью так светло
от бурного и любящего взгляда.
Детали, расхожие атрибуты любовной поэзии (романса) XIX - начала XX века (кони, костёр и т.п.) не только не интересуют лирического героя, но прямо отрицаются им: «нам их не надо». (Всё-таки чувствуется в Минералове поэт современный, склонный к новаторству, но резко преодолевший искушение и футуризмом, и постмодерном.) Замечательно тут и властное, сказанное мужчиной, местоимение «нам» - мощь порыва сохранена. И благодаря не только глаголам в каждой строке: «жду», «помчат», «не надо», «не нужен», «закрылись», «запели», «принадлежу», «летим», - но и своеобразному энергичному «рисунку» ямба.
Романтические кони не нужны, а метро - на метро герой смотрит с безразличием. Он улавливает главное: предметный мир изменяется, быстро, страшно; мир становится интересно неинтересен, а любящий взгляд вечен, по крайней мере - в сердце человека, в дыхании мироздания, в Космосе.
А сколько в эти стихах о любви образных находок, просто красивых сцеплений слов, сильно выраженных мыслей (безусловно, что ещё ярче они играют в контексте стихотворений):
«Почти обо всём уже спел мой народ, // но мне он оставил немного», «упаду, // подмяв подмосковные ели!», «родимое деревце где-то грустит, // со мною невидимо сросшись», «Стучит не сердце: сердце сбито с ног», «Что за мужчина, если бы ямбом ныл!», «Догорает церковная свечка // на греховной пирушке моей», «Властно и нежно ей в уголке // шубку снимать помогу», «женщин возненавидит только больной», «Плавные тени сгущаются вниз, // скрыв треуголье стыдливо», «каменные ангелы внезапно вспорхнули с тумб», «Узнаю я, кто ты: // жена ли моя или кто-то со звёзд», «Проходят годы. Я владею // той, что повелевает мной», «Так стихийно запутались мы!.. // Жарко дышат глаза, светит рот», «я слов не найду, но найду твои очи», «Складки солёного платья прибойно кипят», «я себя чувствую, как водопад на морозе: // бью в пустоту - на лету каменеет поток», «Мы только вместе живой человек, // о любимая», «Музыка чёрно-белых клавиш // рисует в сердце твой портрет», «Это северный лес, как мохнатый колодец, бездонный», «точно прелюды органные, // слышу тебя и детей», «младенец-месяц копошится // в пелёнках туч», «Парю над горами, парю над страною, // парю над тобою… (у карты прилёг.)», «Как триста лет назад, на голос мой // откликнутся жена и оба сына» и т.д.
«Высшим пилотажем» любовной лирики Юрия Минералова, я думаю, является стихотворение «Я жду столько длинных минут…». Меня могут упрекнуть, что я глубоко ошибаюсь, выделяя лучшее из лучшего - ибо каждое настоящее произведение о любви к женщине всегда прекрасно. (И в этом их якобы схожесть.) Да, каждое, да, о любви - жемчужина в бесконечном ряду других жемчужин... Но вот здесь - стоп! Жемчуг жемчугу рознь: «Облако в штанах» - это не «Евгений Онегин», «Не пой, красавица, при мне…» - это не «Сыпь, гармоника! Скука…Скука…». Жемчужины различны по объёму, по цвету и оттенкам. Так и стихи. Каждому произведению свойственен свой слог с большой буквы.
«Она» не обязательно должна быть чётко определена по социальному статусу: крестьянка ли, горожанка ли, медработник или стюардесса. Она и она. Для каждого она - своя. И - обязательно богиня:
Я жду столько длинных минут.
Вошла, недоступна, как гостья…
О, женщина - как ей идут
и кружево, и лохмотья!
Из них твоё тело поёт.
Они красоте не барьеры.
И всё же художник сорвёт
всё лишнее с тела Венеры.
«Венера - древнеиталийское божество весны, покровительница садов и огородов. Почиталась в Риме с глубокой древности. Впоследствии под влиянием греков она была отождествлена с Афродитой, считалась богиней любви и красоты, хотя прежнее значение культа Венеры сохранялось. Венера почиталась также как прародительница римского народа, особенно во времена Цезаря и Августа. Изображалась в виде прекрасной женщины, воплощавшей в себе идеальную женскую красоту» (БСЭ, 2-е изд., 1951, т.7, стр.421). Соединяя лично-реальное («Я жду… Вошла, недоступна, как гостья») и всеобщее, мифопоэтическое, историко-культурное («тело Венеры»), поэт достигает отличного художественного результата. А здесь уже не Венера, а образ из нашего фольклора:
Алёнушка идёт и верит:
там где-то терем до небес…
Года проходят. Лес редеет.
Какой-то сказку ждёт конец?
или другое, тоже с фольклорными мотивами:
Сейчас я был рад: я почти уж добрался до милой.
Я вышел к окраине: полночь, кричит вороньё…
По льду оступаясь, ушёл от домов, на край мира.
И ветер, и звёзды с надеждой спросил про неё.
Сказка любви продолжается. На то и поэзия. Но одно - Венера или Алёнушка, другое - имена женщин-современниц, иногда встречающиеся в стихах книги («Ира, моя судьба», «И вспыхнет матово: «Люд-мила», «Но два сердца колотятся в двух именах Марианны» и т.п.). Они для меня, читателя, бесцветны и бесполезны. По той самой причине, о которой говорилось выше: Она - она, она - Одна. Даже и у Маяковского таковы для меня «Мария», «Лиля» и пр.
Я жду от Юрия Минералова новых стихов «про это». А те из них, которыми я сейчас любовался перед читателем, - в будущем могут перейти, как живые экспонаты, в палаты сокровищницы русской лирической поэзии.
«Минное поле»: второй раздел книги. Если мы откроем «Содержание» и бросим взгляд на названия стихотворений («Сибирь», «Православие», «Граница державы», «4 октября», «Забугорное» и т.д.), то сразу становится ясно, что перед нами - гражданская лирика.
Ясен и многослойный смысл заглавия раздела. «Минное поле» - это намёк и на фамилию поэта, и на боевой, «взрывной» потенциал его произведений. Минное поле - это и наша с вами Россия, заминированная очередным сильным и жестоким врагом Отечества.
Стихи этого раздела более стилистически изощрены, плотны по смыслу, образно насыщены, чем стихи о любви к женщине. И это понятно. Другая тема - другое слово. Вот минераловская «Граница державы»:
Пещерные львы засыхают в прессованной Лете...
Слоистый обрыв, точно книга, лежит над рекой.
Как время течет? вертикально - взгляните на эти
земные страницы, поросшие сверху тайгой.
И если за край потянуть переплет обомшелый -
усыпанный хвоей теперешний почвенный слой, -
то сосны накренят свои журавлиные шеи:
обложка откинется тяжкой и страшной плитой.
В той книге летейской к поверхности время несется,
как мячик, утопленный вглубь и отпущенный вдруг.
И тоньше фольги стал расплющенный мир кроманьонца
на нижних листах, и ссутулился дедовский сруб.
Обрыв залистать, осторожно страницы подъемля.
Читать достоверной Истории Родины том!
Полвека назад откопать плодородную землю
и душу поранить заржавевшим русским штыком.
Там, где прямая жизнь - там и прямое слово... Когда-то Н.А. Некрасов сказал: «Не может сын глядеть спокойно на горе матери родной», подразумевая под матерью крепостную Россию. В 1937 году Андрей Платонов, живя в условиях иной общественно-экономической формации, в статье «Пушкин и Горький» писал: «Есть лишь одна сила, столь же противоположная, антагонистическая фашизму, как и Пушкин, это - коммунизм».
Капитализм является особо нелюбимой формацией у настоящих поэтов любой страны, а также и производные от него «ублюдочные» (эпитет того же Платонова) уроды - империализм и глобализм. Поэт Юрий Минералов как художник большого дарования хорошо понимает это. По-своему продумав мотив «каменного гостя», он даёт следующую интересную картину (стихотворение «Одарченко», о статуе воина-освободителя в берлинском Трептовпарке):
Советский Одарченко. Меч древнерусский не поднят.
Но чу! Великан повернулся, шагнул и подъял!!!
Он переступает мой в ужасе сжавшийся поезд.
Он опередил и сквозь ночь на восток зашагал.
По натовским базам, по рынкам, по левым долларам,
идёт по Смоленщине - ближе и ближе. О да,
он знает, кого разнесёт богатырским ударом,
а после вернётся на пост. Он вернётся сюда.
Поэт прежде всего поэт, а не политик. Он видит всё, «идёт во все стороны света, тревожа друзей и врагов». И, говоря о прошлом в «Сибирской истории», вспоминает и нелицеприятные вещи, происходившие при советской власти:
… Сдавшихся красным
На скалах расставил кабатчика местного сын
(он стал комиссаром, конечно). Весь берег был красным -
живыми, я слышал, толкали со скал его псы!..
Поэт-сибиряк долго работал в Прибалтике. Когда-то дружественным советским республикам, а ныне суверенным государствам, где ставят памятники немецким фашистам, посвящено три стихотворения: «Лесу Прибалтики», «Орган в развалинах», «Таллинским поэтам». Первое - с памятью о далёком прошлом: «Ах, раз ожоги снежной пыли // поколебали стать твою: // славяне, мельтеша, рубили // на льду железную свинью». Второе - о настоящем: «…Развалины. Внизу - вечерний Тарту. // А век известный. Мимо не сычи - // студенточки порхают, глухи к факту: // беззвучно месса времени звучит». Третье - о любви поэта к «чужой» земле, о прощальном поцелуе: «…я есть я лишь там, где не стихали // слова стихов, их звонкий рикошет. // За горизонт уплыл щемящий Таллин, // да, к счастью, отразился весь в душе».
Подобно Таллину «отразился весь в душе» и Париж, вся Франция - в стихотворениях «Лютеция» и «Ещё Париж». Но тут же не без иронии по адресу местных мещан поэт обнаруживает:
Закаты Европы в Булонском лесу…
Я в мае гулял на пленэре
и встретил романскую деву-красу,
и что-то сказал о Бодлере.
Но с русским акцентом на робкий бонтон
она отвечала сурово.
Она была нашей, Татьяной притом -
Студенточкой из Одинцово.
Когда Юрий Минералов пишет о «чуждом» его духу мире, он всегда говорит и о Родине, противопоставляет нас - им, Россию - Западу.
Есть стихотворцы, которые стараются казаться поэтами. Но само имя, их творчество, сам образ их жизни - всё против них. А есть такие люди, само имя, сама жизнь которых - в литературе. Скажем больше, сами они стали частью литературы.
Воздержимся от апологетики, не станем причислять Юрия Минералова к «лику святых» русской литературы, не будем втискивать его в какой-нибудь ряд современников. Это дело великого и беспощадного Времени. Сам же поэт о себе сказал: «гуляет голос Минералов» и «славит будни наших дней»! И это у него, согласимся, очень неплохо получается.
|
|