Тема диссертационного исследования М.Ю. Егорова представляется оппоненту филологически приемлемой и в целом «соразмерной» жанру кандидатской диссертации. Разумеется, при первом знакомстве возникает впечатление, что заявленные в названии работы рамки одного-единственного произведения узковаты для историко-литературного исследования. Однако из дальнейшего проясняется, что в поле зрения диссертанта также романы Саши Соколова «Между собакой и волком» и «Палисандрия», а круг сопоставлений с творчеством других авторов достаточно широк.

«В качестве конкретного ОБЪЕКТА ИССЛЕДОВАНИЯ, — пишет автор работы, — в диссертации избирается первый роман Саши Соколова «Школа для дураков». Оснований к этому несколько. Будучи впервые опубликован в 1976 году в США (первая публикация в СССР — в 1989 году в журнале «Октябрь», №3), роман стал одним из первых произведений новой русской прозы, откровенно выстроенных не в духе «соцартовских» клише современной им советской литературы и даже не в «добрых традициях» классического реализма XIX века. Роман явился наглядной эстетической демонстрацией той поэтики, которая вскоре утвердится как воплощение «постмодернистских» принципов художественной организации литературного текста».

Быть «не в духе» традиций советской литературы и русской реалистической классики, воплощать принципы постмодернизма и т.п. само по себе еще не значит быть высокохудожественным явлением. Если человека не печатали в СССР, это еще ничего не говорит о наличии у него таланта и масштабах такового. Вышеприведенные оценки мало говорят о художественном качестве исследовательского объекта. Однако далее диссертант дает роману Соколова более конкретные характеристики:

«В первом же романе С.Соколова помимо других черт постмодернистской поэтики, таких как активизированные интертекстуальные связи, «инстанционные игры» повествователя-автора и повествователя-героя, всевозможные нарушения логики повествования, композиционной и речевой организации текста, условность событийного ряда и условная верифицируемость границ субъективности персонажей и т.п., обнаружились и определенные механизмы, с помощью которых произведение «приглашает» читателя стать свидетелем того, как читаемый им текст «продуцируется» и функционирует в качестве «на его глазах» возникающей реальности дискурса и художественного мира» (дисс., с. 8-9).

Здесь, как видим, намечается аналитический аспект, обозначенный в названии диссертации. Под «продуцированием текста» диссертант понимает «такой аспект повествовательной организации художественного текста, который проявляет себя в целой системе приемов авторского письма, нацеленной на создание у читателя иллюзии рождения текста прямо у него «на глазах» и подчеркнутой кажущейся спонтанностью, непредсказуемостью, индетерминированностью процесса «писания» произведения» (дисс., с. 6-7).

Диссертант подчеркивает отличие этого своего термина от «метаповествования» постмодернистской критики и, с другой стороны, соотносит его с выражением «генеративная поэтика», которое в конце 1970 — начале 1980-х годов употреблял в своих студенческих статьях сын известного исследователя Ю.М. Лотмана Михаил (по смыслу рассуждений об «авторитетности» этого автора можно предположить, что диссертант, возможно, нечаянно спутал его с отцом).

Подробное обсуждение «генеративной поэтики» (научно-исследовательски так и не реализованной Михаилом Лотманом и оставшейся в его личном творчестве на уровне нескольких декларативных обещаний) можно было бы счесть чересчур затянутым. Но, к счастью, в его ходе диссертант не раз дополнительно нюансирует свой вышеприведенный термин (чем такое обсуждение все же мотивируется), например: «...Задачи, встающие перед генеративной поэтикой, решаются ею на уровне парадигматического формообразования. Феномен же «продуцирования текста» локализуется в сфере синтагматического его развертывания и самоопределяется в качестве системы авторских «демонстрирующих текстопорождение» приемов. Возможность (или невозможность) выявления, конституирования, дифференцирования последних и определение характера их взаимодействия с логически близкими конструктами на материале соответственным образом организованного художественного текста выступает как НАУЧНАЯ ПРОБЛЕМА настоящего диссертационного исследования» (дисс., с. 8).

Впрочем, нельзя не добавить, что следовало бы четко разъяснить и отличия термина «продуцирование текста» от общеизвестного «поток сознания» — тем более, что одним из предшественников Саши Соколова в диссертации называется Джойс.
В качестве предшественника Соколова в диссертации кроме Джойса выступает и Марсель Пруст. Проводится параллель с творчеством А. Белого, Бабеля, Замятина, Пильняка и А. Ремизова, обериутов. Внутренне близкими Соколову художниками неоднократно признаются В. Набоков, А. Битов, Венедикт Ерофеев, с творчеством которых сопоставляются его произведения. Логика прочерчивания этих связей понятна, но все же творчество А. Белого, Замятина, Ремизова, с одной стороны, и С. Соколова, с другой, — феномены и различных литературных эпох, и разного мировидения, и разного стиля.

Творческую манеру анализируемого автора диссертант сближает с «орнаментальной прозой», получившей у нас распространение еще в серебряный век. При этом перечисляются обычные при таких сближениях несколько признаков «орнаментальной прозы» — повтор, ослабленная сюжетность, деперсонализация, серийность повествовательных элементов и т.п.

По выражению М.Ю. Егорова, «С.Соколов не только или не столько «рассказывает» нам определенную литературную историю, в которую предлагает читателю поверить, сколько «строит» на глазах у него некую литературную «конструкцию вообще», при этом настойчиво ее деконструируя, обнажая ее «искусственность», конвенциональность, возможность многократного перепрограммирования привычных повествовательных ходов и самих соотношений повествовательных инстанций, «предметности» художественного мира и жизненного материала, «изобразительных» и «выразительных» аспектов художественной речи, центрации текста «вокруг» точки зрения повествователя или интенции автора, психологических и экспериментально-творческих мотивировок, соотношения семантической синтагматики и парадигматики.
Тем самым в центр внимания писатель выдвигает проблему продуцирования текста, его непосредственного свободного рождения из духа (творческой установки) и буквы (форм) литературности» (дисс., с. 53).

К числу достоинств диссертации, заставляющих видеть в ней актуальное и научно интересное явление, следует отнести внимание автора к анализу текста, к словесно-текстовой структуре произведений. Сюда относятся проводимые в работе (например, на с. 107 — 119) наблюдения над внетекстовыми связями, парафразисами, стилизациями и аллюзиями, «саморазвертыванием» текста (с. 119 — 128), над тем, что диссертант именует «аномальными» параметрами повествования (с. 128 — 139). Несколько менее удачны, но также заслуживают в целом положительной оценки наблюдения из параграфа «Повествовательное провоцирование семантики художественного высказывания» (с. 139 и далее), где речь идет уже о «двоящемся» сознании героев, «прорицающем императиве», «пратексте» и иных жаргонно-терминологических абстракциях, в большей или меньшей степени отходящих от словесно-текстовой конкретики.

Что же касается недостатков диссертации, отмечавшихся в разных местах отзыва, то они, как представляется, в значительном числе случаев довольно прямо связаны со спецификой анализуемого материала. Поскольку сам материал дает явно немного возможностей для анализа художественных функций словесно-текстовых построений, диссертанту и приходится уходить в жаргон («симулякр, интертекстуальность, ризома, шизодикурс, логоцентризм» и т.п.). Но подобным способом невозможно «повысить» художественный уровень анализируемого материала (за который, впрочем, диссертант ни в коей мере не может нести ответственность).

Саша Соколов, как в результате знакомства с диссертацией лишний раз убедился оппонент (являющийся, между прочим, автором книги «История русской литературы. 90-е годы ХХ века». М., 2002), — все-таки искусственно раздутая фигура современной литературы. К Соколову сегодня еще нет никаких оснований относиться как к «великому» или даже очень крупному автору — по уровню творческих свершений он пока далеко не Набоков, не второй Джойс, не новый А. Белый и, иронически выражаясь, не третий Кафка. Реплика Соколова «Реализм кончился!», сочувственно цитируемая уже на с. 23 диссертации, относится отнюдь не к «социалистическому» реализму, а к реализму как таковому — к традициям Достоевского и Толстого, Булгакова и Леонида Леонова. Ее вряд ли можно счесть некиим эстетическим «открытием» писателя: скорее она крайне наивна, а литературоведчески явно неверна. Оценки, даваемые Соколову в рецензируемой диссертации, как правило, сильно завышены. Тем не менее изучать его творчество, конечно, следует — по тем же общим причинам, по которым научное познание требует по возможности исчерпывающего перебора фактов.

Сделанные замечания не отменяют положительной в целом оценки диссертации. Ее автореферат и авторские публикации в необходимой мере отражают содержание работы.

Диссертация Михаила Юрьевича Егорова отвечает требованиям, предъявляемым к кандидатским диссертациям на основании п. 8 Положения ВАК Министерства образования РФ о порядке присуждения ученых степеней, а ее автор заслуживает присуждения искомой ученой степени кандидата филологических наук по специальности 10.01.01 — русская литература.


(Ю.И. Минералов)
доктор филологических наук
профессор