Обосновывая тему своего докторского исследования, А. М. Ранчин пишет, что творчество Бродского - «одно из самых значительных явлений русской поэзии второй половины XX века». Автор говорит далее, что в его диссертации «слово “традиция” употребляется в значении более узком, нежели общераспространенное: это система интертекстуальных связей с литературой предшествующих эпох». Так допустимо поступить, считает он, поскольку, по его мнению, «эта лексема не является строгим научным термином». (Впрочем, следует заметить, что тогда само название диссертации можно было бы сформулировать как-то по-иному, более конкретно - например, «Интертекстуальные связи в поэзии Бродского».)

      «Предмет исследования в настоящей диссертации, - говорит А. М. Ранчин, - разнообразные интертекстуальные связи поэзии Бродского с произведениями русских поэтов XVIII-первой трети XX века: А. Д. Кантемира и Г. Р. Державина, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, В. Ф. Ходасевича, В. В. Маяковского, Велимира Хлебникова». Несмотря на «весьма объемную литературу» о Бродском они «не служили прежде предметом самостоятельного исследования». Пределы конкретного художественно-литературного текстового материала, подвергнутого анализу в работе, четко не оговорены, но о них можно косвенным образом судить по прилагаемому списку использованных произведений художественной литературы.

      Диссертант пишет, что «границы между цитатами и автоцитатами, а также между цитатами и повторяющимися поэтическими формулами в поэзии Бродского размыты, "свое" и "чужое" слово четко не ограничены. Так реализуется представление поэта о креативной роли Языка (если воспринимать поэзию как порождение, то границы между различными произведениями, в том числе и произведениями разных стихотворцев, окажутся несущественными и условными). Так воплощается и установка Бродского на преемственность по отношению к поэтической традиции: поэзия Бродского предстает "зеркалом", сокровищницей и завершением мировой словесности».

      Здесь, вопреки приведенным выше словам, диссертант понимает слово традиция в общераспространенном широком смысле и даже явно склонен считать Бродского неким завершителем мировой художественной литературы. Тут проявляет себя, как представляется, объяснимое увлечение исследователя своим объектом. Все же вряд ли Бродский (о Нобелевской премии которого в диссертации многократно напоминается) способен «в одиночку» претендовать на подобную роль завершителя и вершины. Нобелевской же премией в XX веке наделяли ряд писателей Африки, Азии, Латинской Америки (что до России, то, как известно, это было в пяти случаях - причем в двух из них к наделению автора премией заметно примешивалась политическая конъюнктура).

      Зато нельзя не согласиться с А. М. Ранчиным в том, что поэзия И. Бродского развивает традиции О. Мандельштама. Он говорит, что «художественная установка русского поэта - Нобелевского лауреата родственна установке акмеизма, запечатленной в формуле Мандельштама об акмеистской поэзии как о "тоске по мировой культуре". Роднит Бродского с Мандельштамом и пристрастие к "сборным" цитатам - реминисценциям, отсылающим к нескольким исходным текстам одновременно, и поэтика "двойчаток" - парных интертекстуально скрепленных между собой стихотворений -"двойников"».

      Весьма оригинально описывается в диссертации «мотивная структура поэзии Бродского: мотив изоморфности мира и текста (языка), мотив мира-театра, мотив воды (моря) - колыбели мироздания, мотив будущего как повторения далекого, доисторического прошлого, мотивы одиночества и отчуждения, в частности, отчуждения поэта от читателя и от собственного текста, отчуждения от нового поколения, вступающего в жизнь». Диссертант описывает и “инвариантные образы” стихов Бродского: «Это самоидентификации лирического Я: Я - маятник, Я - мышь, Я - птица, Я - пчела, Я - рыба / моллюск, Я - собака», а также «образы внешнего мира, бытия: вещь, вода, волны, дерево, дождь, звезда (звезды), зеркало, игла, лампа, море, облака, перо, снег, статуя, часы». Диссертант делает вывод, что «Одни и те же повторяющиеся образы в разных контекстах у Бродского обладают многозначной семантикой - различной и часто даже противоположной. Такой "динамизм" поэтического словаря парадоксально сочетается с клишированными поэтическими формулами - семантически одномерными. Сочетание многомерных поэтических образов и одноплановых поэтических формул придает поэзии Бродского одновременно признаки новизны и традиционности».

      Особенно важны обобщающе-теоретические наблюдения диссертанта над самим механизмом введения реминисценций, работы с цитатами и полуцитатами. Эти наблюдения применимы не только к Бродскому. Что до Бродского, А. М. Ранчин отмечает у него «"Переписывание", "присвоение" "чужого" текста - отличительный признак поэтики Бродского. Другое свойство поэтики Бродского - высокая доля гиперцитат - реминисценций, отсылающих одновременно к нескольким разным гекстам одного или различных авторов. Еще одна черта механизма цитации автора "Части речи" и "Урании" - приверженность к повторяющимся цитатам, которые образуют единый интертекет, своеобразную мотивную плетенку в разных сочинениях поэта». Среди наиболее интересных разборов реминисценций Бродского можно упомянуть, например, параллели между пушкинской «Осенью» и его «Шествием»: «Упоминания об осени в "Шествии" соседствуют с такими словами, как "воображение", "листы" (бумаги), "стих", "поэма". Но Бродский, в противоположность Пушкину, наделяет поэтическое творчество негативными признаками: "болтливое, худое ремесло". Проходящий через всю поэму мотив "затрудненного творчества, писания" выражен Бродским с помощью "вывернутых наизнанку" строк из вступления к "Медному Всаднику": "писать в обед, пока еще светло". У Пушкина:

      "Люблю <...> / Твоих задумчивых ночей / Прозрачный сумрак, блеск безлунный, / Когда я в комнате моей / Пишу, читаю без лампады<...>(. Петербуржец Пушкин говорит о красоте летних белых ночей, когда можно писать без лампады; ленинградец Бродский - о сумраке октябрьских вечеров, когда смеркается уже после обеда и писать невозможно. Пушкинский воохновляющий октябрь "подменяется" октябрем, затрудняющим записывание поэтических текстов». Сопоставление продолжается затем диссертантом применительно к другим текстам Бродского: «Реминисценция из пушкинской "Осени", обращение к мотиву осенней поры - времени, вдохновляющего на творение стихов, - встречается в стихотворении "Сумерки. Снег. Тишина. Весьма..." (1966). Однако в отличие от пушкинского текста в этом произведении элиминирован, "зачеркнут" стихотворец, и создателем стихов, автором оказывается сама осень. Мотив "творческой осени" берется под сомнение в десятом сонете из цикла "Двадцать сонетов к Марии Стюарт" (1974): "Осенний вечер. Якобы с Каменей. / Увы, не поднимающей чела". Слово "якобы" и поза "Камены" могут восприниматься как свидетельства бесплодности лирического героя, на которого не снисходит вдохновение. Но также и как указания на надличностную природу творчества: поэт, по Бродскому, не творец, а орудие; истинным же автором является сам язык. Строки десятого сонета из цикла "Двадцать сонетов к Марии Стюарт" отсылают не только к "Осени", но и к другому пушкинскому стихотворению - "Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю...". Поза "Камены", уткнувшейся подбородком в грудь, - это поза дремоты, напоминающая строки о усыпленном вдохновении из этого текста Пушкина: "Беру перо, сижу; насильно вырываю / У музы дремлющей несвязные слова". Пушкинские вырванные у музы слова переиначены в стихотворении Бродского "Конец прекрасной эпохи"(1969): "Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера". Если Пушкин пишет о затрудненности творчества, о дремоте вдохновения, то Бродский - о невозможности творчества. Пушкинской метафоре "насильно вырываю <...> слова" Бродский возвращает исконный предметный смысл, подчеркивает мучительность, болезненность этого "вырывания" для птицы, подменившей музу из текста Пушкина».

      Наиболее общее замечание, которое приходится сделать, состоит в том, что диссертация сыровата. В ней немало важных интересных наблюдений, но она написана неровно. Зачастую формулируется некий тезис по принципу «у Бродского есть такая-то и такая-то личная особенность», но этот тезис не доказывается, а просто сопровождается цитатой из стихов Бродского. Цитаты в подобных случаях именно приводятся как иллюстрации, а не анализируются как художественный словесно-текстовой фрагмент, обладающий определенной структурой.

      Некоторые заявленные в начале работы методологические позиции в дальнейшем не проявляются или проявляются непоследовательно. Например, интерес к структуральному анализу и следование диссертанта его принципам декларируется в начале работы, но в дальнейшем эти принципы мало проявляются в реальном анализе, который проводится в диссертации.

      Библиографическому списку неведомы имена Ф. И. Буслаева, А. А. Потебни, М. М. Бахтина, В. В. Виноградова, А. Ф. Лосева, - хотя именно эти ученые могли бы подсказать весьма продуктивные подходы к анализу словесного текста, если структуральный подход для диссертанта стеснителен и узок.

      Однако высказанные замечания не отменяют в целом положительной оценки оппонентом диссертации. Автореферат и публикации А. М. Ранчина в необходимой мере отражают содержание работы. Работа А. М. Ранчина соответствует ныне действующим требованиям ВАК и ее автор заслуживает присуждения ему ученой степени доктора филологических наук.

Ю. И. Минералов

доктор филологических наук
профессор






Об авторе сайта
Поэтика. Стиль. Техника (скачать)+Спецшрифт к книге "Поэтика. Стиль. Техника" (скачать)
Лекции по русской литературе XVIII века (скачать)
Фотоальбомы
Теория художественной словесности (скачать)
Программа по русской литературе (скачать)
Книги профессора И. Г. Минераловой