Люди, в прошлом привыкшие бороться с узко понятым «инакомыслием», пытаются делать это и сейчас, уже с новых позиций. Пример — борьба некоторых филологов и богословов-мирян против романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и романа Л. Леонова «Пирамида». Эти книги никогда не осуждала и не выказывает намерения осуждать церковь. Но частные лица берутся обвинять их в «сатанизме» и всём, что из этого вытекает. (Н. С. Лесков подобное занятие еще в XIX веке не без едкости называл «священноябедничеством».)*
          Свои личные мнения о православии и его идеях подразумеваемые авторы выдают, да порой и искренне принимают, за сами эти идеи. Они обращаются к православию, к святоотеческому наследию, но при этом понимают и применяют их чисто светским, мирским образом. Типологически же подобное более всего напоминает порывы вульгарных социологистов 20-х годов осуждать те или иные произведения «с позиций марксизма».
          Итак, есть наша, «мирская», тенденция, по сути, просто заменить в литературоведении христианством «марксистско-ленинскую методологию» — в той же роли и функции. Кроме вреда это заведомо ничего не принесет.
          Православное христианство и богословие не есть теория литературы. Однако для литературоведения действительно чрезвычайно ценно многое из высказанного отцами Церкви. Так, не дерзая со своим ограниченным личным, мирским и светским, жизненным кругозором вещать «с позиций православия», позволю себе напомнить беседу «К юношам» свт. Василия Великого. Излагаемое им (именно православное) отношение к художественным произведениям, несомненно, весьма четко. Имея в виду произведения греческих и римских (то есть языческих) писателей, он говорит, что «когда пересказывают вам деяния или изречения мужей добрых, надобно их любить, соревновать им и, как можно, стараться быть такими же», но зато «когда доходит… речь до людей злонравных, должно избегать подражания сему…», так что «собрав из сих произведений, что нам свойственно и сродно с истиною, остальное будем проходить мимо». «И как срывая цветы с розового куста, избегаем шипов, - заканчивает свт. Василий Великий, — так и в сих сочинениях, воспользовавшись полезным, будем остерегаться вредного»**.
          Если так удается обходиться даже с творчеством древних язычников, то уж в произведениях русских писателей, великих и просто талантливых, тем более можно и должно находить полезное и сродное с истиной.
          Далее, еще почти не находило сопоставления то, что говорит о «силе слова», с одной стороны, филология как наука (стилистика — применительно к обычной речи, поэтика и риторика — применительно к речи художественной) и, с другой стороны, богословие (которое темой «силы слова» интересуется не в меньшей степени, но подходит к ней в ином плане). Исключение — концепция А.А. Потебни, которую изучал и комментировал о. П. Флоренский. Еще в статье «Новая книга по русской грамматике» молодой теолог, будущий священник, в восторженном тоне отозвался о концепции Потебни, называя его даже «святым от науки»***. Сам он, восприняв потебнианское представление об особой важности внутренней формы для словесно-языковых явлений, как богослов усмотрел во внутренней форме душу слова: «Эта душа слова — его внутренняя форма — происходит от акта духовной жизни... как явление самого духа»****.
          Для Потебни внутренняя форма есть нечто центральное и в языке, и в стиле художественной словесности. По Потебне, внутренняя форма, как известно, образует сложную иерархию (внутренняя форма слова — словосочетания — фразы — строфы — абзаца — главы — части... — вплоть до внутренней формы произведения как целого).
          О. П. Флоренский в качестве богослова отнюдь не одинок в своем внимании к слову и языку. Его старший современник св. прав. Иоанн Кронштадтский записывал в своем дневнике «Моя жизнь во Христе»:
          «Словесное существо! Помни, что ты имеешь начало от слова Всетворца и в соединении (через веру) с зиждительным словом, посредством веры, сам можешь быть зиждителем вещественным и духовным»; «Помни, что в самом слове заключается возможность дела; только веру твердую надо иметь в силу слова, в его творческую способность»*****.
          Православное богословие не только развило по-своему стройную систему воззрений на слово, словесность, взятые с их семасиологической стороны, интересным образом сближаясь иногда с научно-филологическим отношением к проблеме (как в случае с А. А. Потебней), но и осветило в уникальном — религиозно-мистическом — аспекте тему ответственности писателя, вообще ответственности за произнесенное ли, написанное ли слово, художественное и нехудожественное.


          Литература

* Не напасть ли и на произведения Антония Погорельского, Ореста Сомова, Владимира Федоровича Одоевского, Алексея Константиновича Толстого и многих других русских писателей XIX века. Да что там — на «Пиковую даму» Пушкина, «Майскую ночь», «Ночь перед Рождеством», «Портрет» и вообще добрую половину произведений Гоголя, целый ряд повестей Тургенева («Призраки», «Странную историю», «Клару Милич» и др.), «На ножах» и «Белого орла» Лескова...
** Свт. Василий Великий. Творения. Ч. IV. М., 1846, с. 348-349.
*** См.: Флоренский П.А. Новая книга по русской грамматике //Богословский вестник, 1909. №5.
**** Флоренский П.А. Соч.: В 2 т. М., 1990. С. 233.
***** Кронштадтский Иоанн. Моя жизнь во Христе. Т.I-II. Спб. 1893. С. 133, 134.




АРХИВ:

На языке Пушкина и Тютчева