СОЛНЦЕ АУСТЕРЛИЦА



ПОЭМА

                             Колокольчики мои...
                                                А. К. Толстой


1.

Одуванчики мои,
солнца золотые!
На словацких полях,
на лугах России...
На болгарских полях
и на польских склонах...

На полегших в славянскую землю веках
и на наших раздорах да склоках.

Вавель, Вышеград и Кремль,
улицы Софии...
Всюду цветики мои,
звезды луговые!

Гусь парламентский от веку смачно шипел,
но на Шипке славянской спокойно.
Там Аксаковский род на весь мир прошумел,
там прошли Хомяков и Погодин.

Все спокойно — на Шипке, в лесах и в полях,
в небесах, на морях и на реках.
И уже побывали в советских «котлах»
неспокойные армии рейха.

И срывается, грозя,
иноземный дискант:
на Руси что ни беда,
финал бородинский!

Неприятный славянский набатный ответ,
он от веку известен Европе!
Мы срамились не раз, устремляясь в набег,
но спокойно страшны в обороне.

Самовар, perestrojka, Царь-пушка, хи-хи...
С сувенирами да восвояси?!
Шостакович, Седьмая — не будьте глухи!
Наш финал неизменен и ясен.


2.

Туман подтаял. Он в лучах томится.
А солнце движется, но — на восток!
Его несет над полем Австерлица
та девочка в устах — за стебелек.

Аустерлиц давно стал город Славков.
Словацкий брат работает в полях.
И одуванчик землю греет сладко,
плывя над ней в младенческих устах.

Речонку перейдя по гатям гиблым,
колонны в гору потекли потом...
Российская тургруппа вслед за гидом
идет Наполеоновым путем.

Нахрапистый, что мамелюк, автобус
тем часом атакует русский фланг.
По травке славной выдавил автограф,
взял высоту и в позу стал, как франт.

Тут было страшно. Вырос лес ружейный.
Взлетело солнце пушечным ядром.
Шло анти-Бородинское сраженье —
победа Бонапарта, наш разгром.

И спят, укрыты бережно и вечно
цветами да славянской муравой,
кто оплатил тут русскую беспечность,
австрийскую чиновность головой.

Лишь солнце — диво — не бежит на запад:
та девочка его поворотила!
Идет к востоку дневное светило,
невидимо вращая мир назад.


3.

Заработали вспять, как пропеллеры, стрелки.
Солнце идет назад! Повернулись и реки,
и протекшее время. Кругом короли.
Австрияк воротается в Аустерлиц.

Австрияк воротается в тот понедельник,
из которого уж не вернулся в свой дом.
И встает на плотине тот седенький мельник,
невзначай разнесенный французским ядром.

Русский царь македонствует пуще холеры.
Милорадович славит наш русский «авось».
И шагают спиною вперед гренадеры,
и проходят, пугая, туристов насквозь.

Бонапарт, барабан — хоть фантом, но воочию!
Австерлицкое солнце опять в небесах.
Одуванчик непрочный победу пророчит
и горит на бесплотных, как воздух, штыках.

О, цветок, в луговинах столпившийся часто,
как в галактиках звезды, как мысли в мозгах!
Полевой одуванчик, военное счастье —
поищи его, вороги, в наших снегах!

И уже — погуляв европейским привольем
с автоматными рылами наперевес —
подсобрать одуванчиков с русского поля
покушаются стройные орды СС.

Австерлицкий цветок авантюрный роится,
говорят, на салаты годится — ого!
Поищи его всякий, кому не сидится
на отеческих креслах в домишке его.


4.

Славянин и прост, и трус
на лугах, где клюква.
Где гулял тот самый гусь
да картавил клювом.

Не по сердцу наш финал —
гусь шумит, как ветер!
Но нагулянный «фингал»
до сих пор заметен.

Не горит зарей восток,
а сплетает венчик
дерзкий солнечный цветок,
медный одуванчик.

Одуванчики-цветы
по полям затихшим.
Выплетаются венки —
девушкам, детишкам.

А зеленый космос, луг,
солнцами расцвечен.
И гудёт, что звездолет,
старт берет кузнечик.

И любимая идет.
В Словакии лето.
У височка вплетены
солнышко и лента.

---

СИБИРСКАЯ ИСТОРИЯ
(ЗЕМЛЯ-2)

Я помню, как в детстве, нырнув, захлебнулся водою.
Я спас себя — вроде бы — сам. Берег, галька, Сибирь...
И скалы, смешно воздымавшиеся пятернею.
(Их позже взорвали. Теперь там ларек да пустырь.)

Тогда между ними был мост подвесной — «Чертов мостик».
Он вел к старой крепости — во времена Ермака
(а в общем и дальше: кремневые жала да кости
мальчишки нашли там). Когда-то отряд Колчака

держал оборону в той крепости. Сдавшихся красным
на скалах расставил кабатчика местного сын
(он стал комиссаром, конечно). Весь берег был красным —
живыми, я слышал, толкали со скал его псы!..

Итак, я вернулся. Ну, паря, везуч ты и счастлив!
(С тех пор не люблю я нырять). Но потом был испуг! ! !
Не из-за воды. По иной — фантастической — части:
там не было мостика — лестница выросла вдруг.

Мы жили за крепостью. Вот я свидался с родными.
Встречают меня, мое имя, все те же слова...
Но папа и мама вдруг стали немножко другими.
Братишка-малыш — тот меня сторонился сперва.

Малыш не слепой. Это взрослые матерьялисты.
Нет смысла гадать, какова параллельность миров.
Я свой здесь давно, приобык. Тут любимые лица.
Тот мир помню слабо, но помню: и он был суров.

Там мамонт в тайге сохранился. Цвела Антарктида.
Но там испекли мировой революции блин.
И нам, третьеклассникам, в школе твердили активно,
как Троцкий вождем на тачанках ходил на Берлин.

Есенин под старость из Швеции там возвратился.
Портрет был в газетах... Печально, но хоть не петля.
Под городом нашим рудник отвратительный тихо,
секретно копал элемент. Здесь поскрытней земля,

а я не скажу. Детям жить без того все страшнее.
Они-то не мы — сердцем чуют, куда все ползет.
Там тоже тогда барабанили, галстук на шее,
и были готовы, чего ни прикажет народ.

Там раньше добрались до космоса. Лунную базу
спасали резервной ракетой. Встречала Москва.
Я был в ней разок. В нашей строят порой безобразно.
А та сохранила и храмы и все терема.

Там, помню, ввели автономную область хазарам.
С Америкой тоже не ладилось. Где ни нырни,
у русских не принято жить, опьяняясь долларом.
Таких сторонимся, и нас худо терпят они.

Аляска там наша по-прежнему. По перешейку
сибирский экспресс на Канаду всухую летит.
Живут по Сибири потомки индейских пришельцев.
Один в нашем классе был сущий гуронский бандит!

А что оба мира грехов нагрешили, но ропщут
да дьявольски любят себя, дело ясное. Бяки миры...
Зато тут я встретил опять тополевую рощу,
а там ее дяди смахнули под плач детворы.